Громов Борис Феоктистович.
Борис Громов. Год рождения 1928. Место рождения – Кострома. В 1941 году мне было 13 лет. Родители мои были простые люди. Отец работал на заводе, а мама была дома с детьми. Нас было шестеро, пять братьев и сестра. Как только началась война, старший брат Костя ушел на фронт. А отца на фронт не брали, у него была заводская бронь, и по здоровью он не годен был. Но он все равно добился, чтобы его взяли на фронт добровольцем. Сразу же попал в Сталинград и… пропал. И я решил убежать на фронт, взял адрес папкин и в 42-м году, осенью, а уже мороз был, я собрался, ватные брюки, телогрейку, шапку, рукавицы, а тогда как раз отправляли добровольцев на Сталинградский фронт, и я вместе с ними на поезд и поехал. Доехали на поезде до какой-то станции, я и не помню уже, а потом машинами в Камышин. Меня два раза гнали: « Иди отсюда, пацан!», а я под брезентом спрятался и приехал. С Камышина там тоже добровольцы собрались и их всех послали под Сталинград. Потом их распределили, а я остался ни с чем, и когда я попал в Сталинград, там сильные бои были, ну я пристроился там к артиллеристам, нашел там кухня у них, я попросил у них покушать. У меня банка консервная была. Они меня покормили и говорят: « Ты откуда?» « Я разыскиваю своего отца, Громова Феоктиста Абрамовича». Они говорят: « Какое там! Ты сейчас никого не найдешь, страшные бои здесь!» И они оставили меня при кухне. Я стал им чистить картошку, ходил дров собирал, там все разрушено было, дома все разрушены. Столько я смертей там видел, там столько детворы было беспризорной, и они тоже ходили, просили покушать. Много, очень много детей. И гибло много от бомбежек. Их старались в детский дом отправлять. Они и меня хотели в детский дом, а я им сказал: « Я ни в какой детский дом не пойду, если отдадите, все равно убегу, - я говорю,- у меня здесь отец в Сталинграде воюет, и я должен его разыскать.» И в конце концов я попадаю, как раз организовывалась 5 Ударная армия, соединились они вместе с 21 армией и я попадаю к капитану Эрлиху. Леонид Эрлих, капитан, он сейчас майор, живет в Одессе. К нему я попал 25 декабря 42 года. 25 декабря, как сейчас помню, мороз был лютый, вообще в ту зиму такие морозы были сильные. Так я и стал сыном полка, тогда так, правда, не называли, а называли воспитанник. Делал все, что было надо: набивал патроны, отбрасывал гильзы, носил в термосах обеды солдатам, мне, мальчишке, это часто поручали, я ведь росточком не велик был, а снайпера лютовали. А меня в траншее и не видать, когда шел по ходу сообщения. И со связистами работал, на коммутаторе с девчатами. Девчата- связистки такие молоденькие были. Один раз даже самому Покрышкину в ухо назвонил. Ну, это уже не в 42-м, это уже конец 43-го был, бои были за освобождение Донбасса. Грязь такая помню, была! Тяжело было самолетам взлетать с аэродрома. Я у девчат был на коммутаторе, и штекеры перепутал, ну и назвонил ему прямо в ухо. Это я тогда был в БАО (батальон аэродромного обслуживания). Испугался, конечно, когда он зашел к нам на коммутатор. Я за занавеску спрятался. Он весь такой суровый: « Кто, - говорит, - мне в ухо назвонил?!» Я не сразу, но вышел. Я, - говорю. « Ты кто таков?» « Громов. Борис Громов». А сам думаю: «Оборвет уши или не оборвет?» Он дал мне плитку шоколадную. На, говорит, Борис Громов, да не звони мне больше в ухо!» Боялся? Было страшно? Я боялся, конечно, сначала. Вот даже слезы невольно наворачивались. Особенно мертвых боялся. Вот еду на лошади, ну за дровами или везу обед, а кругом лежат, еще неубранные. Морозы то страшные, трупы-то замерзшие все, где руки, где ноги торчат. Лошадь ушами прядает, а у меня душа в пятках. Ну, ничего, начинаю тихонько песню петь, а все равно страшно. А потом привык. Разведчики наши, они сводку давали, засекали, где какая батарея у немцев стреляет, они начали меня приучать: « Борис, - говорят, - ты будь внимательным, вот, - говорят,- выстрелы, беги на то место, где снаряд упал, тебя уже не убьет.» А про то, что я мертвяков боюсь, так я не говорил никому. Страшно было и в разведку ходить. Меня мальчишку не хотели посылать. Но иногда приходилось. Ведь мне было проще, я мог сойти за местного пацана, не солдат же. А надо было, ведь часто связи совсем никакой не было. И немцы вот рядом, иной раз и не ясно, наши или немцы. А в домах и так было, в одном подъезде немцы, а в другом наши. Но это только в Сталинграде, потом уже не посылали. Вообще, я был веселым и общительным. Я концерты там ставил солдатам, потому что сам сочинял песни, стихи и сам же выступал. И брат мой Витька тоже. Мы с ним вдвоем сценки ставили, и пели и плясали. Ну, вот сценка у нас была на мотив песни Утесова про маркизу. - Ах, фон дер Лиц, мой верный, храбрый маршал, Ну, как ваш план, ну как налёт? Могу я вас поздравить с вашим маршем, Ну, как идет на СССР поход? - Всё хорошо, наш фюрер благородный, Всё хорошо, как никогда, Вступили мы с советским войском в битву, И лишь в одном у нас беда: Убит майор, о нем грустить не надо, И не в майоре вся беда, Да что майор, с майором вместе Ещё убито тысяч двести, А в остальном, наш фюрер благородный, Всё хорошо, всё хорошо! - Ах, фон дер Лиц, в груди моей заныло, Подайте мне стакан воды, И расскажи в подробностях, что было, Как докатились до беды? - Я вел свой полк на ближние высоты, И вижу красных пять бойцов, Тогда добавил я дивизию пехоты, И победил со всех концов! И в честь такой блистательной победы Я приказал раздать вина, Пообещал солдатам эполеты, А офицерам – ордена! Я ел цыплёнка – мой трофей, И тут ударила шрапнель, А за шрапнелью и снаряд, Потом ещё, ещё подряд! И кто был ранен, тот стонал, А кто убитый, тот молчал, Майор хотел удрать верхом, А тут снаряд майору в лоб, И вот летят через меня майора зад и полконя, А в остальном мой фюрер благородный, Всё хорошо, всё хорошо!... Так вот мы веселили солдат. Ой, много песен знали. Да я за братом приехал домой-то. Говорю, ты со мной или что? Он говорит: « С тобой!» Ну, мы уже вместе уехали опять на фронт. Это уже в 44-м году-то было. Витьке 11 лет было. Мама? Ну, мама-то не знала, что я его с собой заберу. А сказали, что мы сироты, а то так бы сразу домой отправили. Витьку так хотел майор Заварзин усыновить, уже после войны Витька ему признался. Помню, раз в цугундер меня посадили. Ну, арестовали вроде. Да я пошел ворон пострелять с автомата. А там, рядом был штаб полка. Подумали, что немецкий десант. Меня в сарае и заперли. Помню, Витька ревет за дверью, принес мне поесть, а потом как стемнело, открыл. Я убежал на передовую, его с собой звал, но он испугался, малой ещё был. Да я и сам на передовой испугался, вернулся через три дня. Пилотка простреляна, черный весь, закоптился, грязный. Меня простили тогда, ничего не сделали. Меня и узнали по песням. Год то не помню уже 79-й или 80-й, не помню, я прочитал газету про юных разведчиков и сынов полка. У меня ведь ничего не было. Никаких документов. Мы тогда не так назывались, не сын полка, это уже после как про Ваню Солнцева написали, стали так говорить. А на фронте нас называли воспитанниками. Вот я звоню в Москве, дали мне телефон. - 5 Ударная? - Да, 5 Ударная! Я говорю: « Я ваш сын полка!» « А чем докажешь? – полковник говорит. «Ну, разве только песнями да танцами!» А танцевал я тогда очень хорошо. Он говорит: « Ну-ка, давай спой!» Я запел:
« Познакомился я с Софой раннею весной, Из-за этой самой Софы дом забыл родной! Софа- ангел, Софа- душка, Софа – мягче, чем подушка, Софушка, где вы теперь? Рот у Софы, как корыто, Левый глаз косой, Вечно морда не умыта, Словно зверь лесной! Но Софа- ангел, Софа- душка, Софа мягче, чем подушка, Софушка, где вы теперь?» Как-то раз упала Софа, не сумела встать, Её трое поднимали, не смогли поднять, Но Софа- ангел, Софа- душка Софа мягче, чем подушка, Софушка, где вы теперь?..
Он говорит генералу: « Это точно наш Борька Громов! Нашелся! Немедленно приезжай!»- это уже мне говорит. Вот я тогда в Москву поехал, документы мне там выдали, значок, что я сын полка. Вот так я пел. Я и всю жизнь пишу песни, стихи, пьесы ставил с детьми, сказки, это когда в Доме Пионеров работал. Дедом Морозом тоже всю жизнь. Да лет пятьдесят точно. Чем запомнилась Сталинградская битва? Все национальности были: татары, узбеки, таджики, грузины, туркмены. Все национальности. Все. И никто не делился как сейчас, ты русский, а ты нет. Погибли только, все кого я узнал, все погибли. Уничтожали же… О-о-ой.… Вот у них, у немцев, тогда были «скрипачи». Звук такой у них был, как скрип, противный такой! « Ванюши» их назвали, у нас «Катюши», а у них «Ванюши», шестиствольный миномет. Он клал шахматным порядком, они как грохнут, и вот раз - и части нет! Офицеры они молодые, они неопытные, пока опыт наберут, а уже убили. А через Волгу каждую ночь новые части переправлялись, и сразу в бой. И погибали. Там же тысячи людей полегло! Тысячи! И много я увидел там смертей. Я тогда вот написал Бой нарастал, гремела канонада, Подорван миной, танк в степи стоял, Не отдадим родного Сталинграда, Так экипажу командир сказал. И как один танкисты клятву дали, За Сталинград мы жизни отдадим, Покрепче автоматы посжимали: « Мы немцев по заслугам угостим!»… ...Танк окружен и немцы ликовали, Приказ был дан живыми русских взять, Эй, русс, сдавайся!- так они кричали, Из танка продолжали всё стрелять… Нет, им не взять людей советских! И Сталину и партии верны! А возле танка сколько трупов распростёртых, И все они с Германии, чужой страны, Зачем они пришли сюда, скажите? Зачем сжигали села, города? Завоеватели, вы трупами лежите, Не покорить вам Сталинграда никогда!.. Боевой путь? Сталинград, Курск, Донбасс, Польша, Берлин. Вот там, в Польше, столица - Варшава. Там есть предместье, Прага называется. А мне ведь не верили, говорили: «Прага – это столица Чехословакии». А я им говорю: « Да вы на фронте-то не были! Предместье Варшавы тоже Прага!» И вот у меня дочка, когда ездила в заграницу, звонит мне и говорит: « Папа, я проезжаю Прагу – предместье Варшавы!» До Берлина мы с братом-то Витькой дошли. Оба дошли. Только я был в гаубичной батарее, а он - в минометной. Так наши батареи вели обстрел Имперской канцелярии! Помню, конечно, Берлин, он сильно тоже был разрушен, как Сталинград, наверное. Бранденбургские ворота помню и рейхстаг конечно. Я на нём написал: Борис Громов. Кострома. Там всё-всё было исписано, так меня подсадили солдаты, чтоб я смог написать. Вот фотография она в Берлине сделана, уже кончилась война-то… Победа!
Светлана Громова
|